Тимур Алдошин

Даже выдохнуть мыльный пузырь зевоты,

остолбенев, отказывается тростник.

И заплакавшей: «Ну чего ты?»

достается только лишь: «Ты есть ты».

Отвяжись. У тебя достоверный запах,

недоступный тексту или врачу,

как вопль солнца, падающего на запад,

цвета детского «не хочу».

***

Всё ниже и ниже летит ворон.

Рыба в банке сходит с ума.

Я никогда не любил твой город.

Как хорошо, что пришла зима.

Конь да собака идут с колядками.

Вертеп, варганчик, с шестом звезда.

Всех Саломея закружит блядками,

и срубят голову навсегда.

Что же вы, дуры, детей попрятали,

это театр, и из тряпок царь.

Снегом забито крыльцо парадное,

с черного к девке взойду крыльца.

Круглы глаза у домашней рыбицы,

цепь вырывает из конуры.

Холодно, сердце, куда нам рыпаться, –

я зажигаю твои костры.

Летчик летит, а река не движется.

Где же, царица, твои венки.

Снег или птица кружится ниже все,

спицы, сверкая, крадут витки.

***

Шерлок Холмс назвал мои занятья,

склонности, привычки, прежде чем

я вошла в жестоком красном платье,

с соколом на глиняном плече.

Кровь смешного детского разлива

шла, как шов, по тряпочным ногам

мокрой мореплавательши Ио,

выданной для праздника богам.

Выдранной, как лист дешевой книги,

на растопку лагерным печам…

Наизнанку вывертясь, как нинзя,

я и позабыла, где пчела.

Потеряла Лондон, как намедни,

тою же туманною весной,

потеряла деток Ниобея,

тоже где-то за своей спиной.

Вспомнила: у вас водились пчелы!

Вы эстет, скрипач, кокаинист,

но потом же, в Суссексе никчемном…

Он шепнул спокойно: оглянись.

Но нельзя оглядываться в море,

с холкою кровавою Жены,

если за тебя келейник молит

все свои четыре стороны.

Сладок мед любви и невозврата,

сладко веки опускать пчеле,

мазать деготь черного квадрата,

с соколом на глиняном плече.

***

Пора – не руки вверх, а подолы:

открой заоблачную луну,

похвастай пузом своим тяжелым

с татуировкой «Долой войну!»

Твои сосцы молоком и медом

о снег сорочки тугой скрипят…

Довоевать – оставляю мертвым:

они не видят в упор тебя.

***

Отзвенит в городе плач Рахили.

А потом

осень делает воздуху харакири

ржавым листом.

Отгорит трамвай, черный и мокрый.

Опосля

любопытным вьюнком в пустые окна

глядит земля.

Отлюбил девушку иностранец.

Не умерла.

Через сорок обломов станет

опять моя.

Скучно жить, Николай Васильич?

Как взглянуть!

Ходят радостыньки босые

хоть в чью грудь.

Много, конечно, еще смертных.

Но вчера

вся половина того света

была ничья.

***

Заклепать мне этот броненосец,

павиан глядел на нас с сарказмом,

ветер лает, а собака носит,

на руках ее была проказа,

много нас проказников на свете,

больше, чем потребно для рассказа,

потому опять поднялся ветер,

встал на лапы, оказались ноги,

ручку взял и написался Вертер,

клетка – роскошь, и удел немногих,

я бы жил в инопланетной клетке,

я бы был волшебный и двурогий,

я бы иногда сидел на ветке,

иногда лежал в резервуаре,

иногда в буфете брал конфетки,

выдумал бы девочку на шаре,

радугу, турманов стаю белых,

с молоком носился на пожаре,

собирал записки в пользу бедных,

музыку послушал, свел знакомства,

никогда не брал вторых и первых,

изучил бы многую законность,

рассказал, как полюбил павлина

за высокий, за Софоклов голос,

но зима такая повалила,

что заснули замершие звери,

кораблей осталась половина,

не взята ни Троя, да и Мэри

сбрендила и лает под ворота,

ворону в побелку бред свой мелет –

а ветряк разбился без пилота.

***

От холода вытекли глаза статуй.

И мертвым воронам выклевать нечего.

Тогда лед начинает переживать цитаты –

этим гульбищем его сны обеспечены,

ибо, проигрывая во встрече,

мы выигрываем в речи,

как сказала, положив Нерону руки на плечи,

Венера: 

               «Ну, разожги хоть один костер!»

Но Царство Любви – ледяное царство,

если мы – не горящие свечи, -

ты знаешь, зачем продают керосин у ворот ЗАГСа??!!

Тогда выходи с кровью во двор,

с губами, черными от дымного чрева живой лисицы, –

резцы токарей выгрызают визжащий лед.

Пусть теперь попробует покуситься

на мраморный пластиковый твой живот,

где в сердцевине, как в кукле Барби,

мерещится клеточке ледяной,

что ножкой бьется в плаценту бабы,

как жаркий перепел в плат цветной.

• Но – лед выклевал и глаза воронов,

и черева листьев и лисенят…

Все-таки – приходи вовремя,

когда загорится, – хоть без меня.